Как исчез предыдущий глава, Хюрюнярвин, так же, неосязаемым образом, в один день и час материализовался глава следующий - Антрекот Данилович. Письмоводитель пришел на работу, удивился свету в окошке, а когда открыл дверь, то новый начальник уже давал указания, требовал распоряжения и купчие, и, вообще, вел себя так, словно испокон веков сидел на этом месте. "Я ошибся дверью, - протирая глаза, молвил письмоводитель. Но начальник не дал ему выйти: "Не ошибся, братец, - сказал, - бери перо, пиши; инструкция будет таковая: кто не внесет себя в реестр по новому, тому со двора долой дорога указана будет. Кто кем числился, тем и останется, только в меньшем чине. Каждый да поднесет меру, о которой я сообщу опосля".

Так шелепы были унижены, кроме прочих невзгод, так сказать естественного свойства, еще волей своего предводителя, который оказался скор на решения, за расправой тоже дело не стало, так что чубы первое время трещали у мужиков по всей округе (разумеется, в пределах собственной юрисдикции). Пытались понять Быстролета, что ему нужно, но его было не понять.

Он на следующий день явился для ознакомления с составом, где, в частности, сказал:

"Натиск, нахрап, труба в атаку – и вперед, вперед! Ворота только мои, за мной, вы всем числом, ваш ключ отпирает, мой запирает! Вопросы! Вопросы??!" "А у нас амбар пустой", - кто-то сказал с испугу из задних рядов. Бытролет пытался пронзить нахала взглядом, но толпа была плотной, и только одна поселянка с вызовом смотрела на Быстролета, нисколько не выказывая смущения и пиетета. Разглядев ее, Быстролет на миг стушевался; перед ним мелькнули другие области и веси, где он пробовал свою карьеру, и лица поселянок, теперь похожие одно на другое, так что можно было напутать… и это лицо тоже напомнило ему, по слову поэта, "другие берега", но он не дал себе воли, чтобы вспомнить, так как сентиментальность, вообще, ему была не свойственна.

На следующий день поселянка была уволена из МУПа, и настали большие изменения. Вдруг перестали платить пять монет золотом, а стали давать только одну. После того как мужицкие чубы прошли испытание на прочность, золото превратилось в серебро, потом в чугун, затем в дерево… а потом и вовсе деньги исчезли из оборота, даже ассигнации.

Это было время стенаний по всея Руси, когда начальники совершенно не знали что делать и как управлять подчиненными; потому что годы были с недородом, и хотя поначалу у людей была в запасе рыба и немного хлеба, но потом и они вышли. Пробовали есть толокно, посыпая его измельченной хвоей, но насыщение не приходило. Народ стал роптать. Зверели и шелепы Быстролета, но тому все было невдомек: он закрылся у себя в палатах, издавал циркуляры с понуждением, и за малейшую провинность шелепов сек.

Скоро он пришел к выводу, что толку от людей его в работе не будет никакого, не будет должной дисциплины, и возмечтал завести роту автоматических шелепов, которые пить-есть, рукавицы и веники не требуют, а работу выполняют сходную, имея потребность только в веретенном масле для смазывания.

Измышлено – сделано. Антрекот Данилович выписал из соседней губернии этих шелепов, которых тамошние левши изготовляли, нахваливая их в газетах, при этом удержал всем жалованье на несколько месяцев, и стал ждать. ("И того не ведати, - добавляет летописец, - аже шелепы те деяти не могли, ано грясти".)

В это время один из его работников, по фамилии Суходеев, пил водку в одном из домов, и поскольку пил долго, со свойственником, не являясь домой жене, то в конце концов стал опасаться за свое здоровье: как бы не нашла его благоверная, и не пораскручивала бы его кудри в нити прямые, лицо бы не изукрасила своим рукоделием, его синюшный нос не вытянула бы на манер фиги. Ничего лучшего он не придумал, как сообщить жене по проводу, что слышал он, будто в городе объявился медведь-шатун; и чтобы она не вздумала куда ходить, потому как даже прочим мужеского полу людям в звании ходить ужасно. Что медведь тот порвал уже двух зазевавшихся, как раз неподалеку от их дома, и ему домой идти от того боязно, ведь зверь сейчас ищет себе очередную жертву на пропитание.

На беду, жена его восприняла эти слова серьезно, и тотчас донесла куме, та – куму, а кум служивый был… Через час весь город замер в страхе; малых детей только добирали солдаты в тарантасы, и отвозили по домам. Тотчас все поскакали: приставы поскакали, сотники, и даже десятские в своих будках приняли вид благочиния, навесив по семь запоров на двери. Скакали-скакали – и все оказались за пределами губернии, так как донести о том по начальству, не сговариваясь, и получить точные регламенты у всех на уме было.

Время безначалия было кратким, но чувствительным: стояли крепкие морозы, учреждения закрылись, все лавки, за неимением товара, были еще с осени замками завешены; медведя, как ни выглядывали из окон, никто не увидел, зато на площадях показались волки… Оружия, на беду, ни у кого не нашлось, поскольку в это время проходила его опись, на предмет соответствия калибру, и оно было изъято в соседний, Кемский край, для осмотра. Поскольку дел не было, то стали прибывать слухи, и от вещей, которые разносила молва, волосы вставали дыбом. Передавали, что несколько служивых медведь уже поел, а двух десятников, разломав двери, достал, но не попробовал, а закопал в песок, чтобы немного провялились. Еще было говорено, что кто-то приезжий решил в это время сыграть свадьбу… и, стало быть, теперь только остов кареты с костями от этой свадьбы и остался, всех поели волки-медведи!.. Что все окрестные медведи, бурые и белые, решили перенести свои берлоги на городскую площадь, где разожгли костер из будок, а будочников накручивают по одному на вертел и они там в адском огне коптятся, извиваются!..

Город оцепенел. Ужас и окоченение царили в округе. Слышно было только, как кто-то дрожит, а где дрожит и как дрожит – того не было ведомо. Одна из напорных башен МУПа в это время не выдержала морозов, поскольку на работу не ходил никто, пошла свищами и брешами, вода хлынула наружу, и… все остались без воды. Самую малость ее добывали, соскребая снег с крыш, но этого едва-едва хватало; про еду к тому времени и думать забыли. Вода из башни, не успевая с нее стекать, замерзала на ходу; образовывая причудливые наросты, лед все ширился и нарастал, пока вся башня не промерзла насквозь, по странному случаю приняв вид безухого медведя с одной лапой. Это послужило дополнительному ушату апокалипсических домыслов, которые, однако, уже и слушать никто не мог, поэтому говорунов было решено выселять на площадь.

К счастью, решение так и не было исполнено; скоро пошли снегопады, и пути сообщения по городу исчезли. Люди стали показывать носы из домов. Скоро из губернского города прибыло подкрепление молодых солдат: они убрали снег с улиц и вызволили, наконец, жителей на городскую поверхность, показав, что волков и медведей не было и помину.

Это был конфуз; такому долго отказывались верить; в оправдание показывали на напорную башню; потом стали искать и опрашивать, скоро добрались до Суходеева, который уже лыка не вязал, а только возгри, но от него ответа ждать было нечего.

Быстролет все это время провел в палатах, прислушиваясь, не раздастся ли звук трубы и такой сладкий напев: "Звон победы, раздавайся!", иногда делал наброски понуждений будущим автоматическим шелепам, и, в общем, мало обеспокоился положением вещей, перекладывая разрешение дела на городского главу. В ночь, когда повредилась башня, он наготовил блинов, и отведывал их с малиной, то и дело убирая малину со стола, поскольку находился в опасении, что медведи пронюхают ее запах, и влезут в дом.

Двор Быстролета откопали одним из последних; он выбрался наружу и едва не прослезился. Подъехал санный экипаж, открылась дверца… и он увидел коллежского асессора, который поманил его к себе. "Иван Капитоныч! Голубчик!" – были его слова, когда он забирался вовнутрь.

Экипаж сорвался с места, метель поглотила его.

Больше Быстролета не видели.