Человек нового поколения, немолодой, но успешный и энергичный, Беня Бойс был направлен на свою должность совещанием, которое происходило у главы поселения под ковром. То есть, это нужно понимать буквально: в соседней комнате с главными покоями градоначальника лежал огромный ковер персидской работы, и когда нужно было принять важное решение, то все приближенные залазили с главой под него, зажигали там свечку и вели свои тайные переговоры. Разумеется, это делалось по соображению, что "и стены имеют уши", уже несколько раз втайне решенное почему-то выходило до того наружу, а ковер, оказалось, хорошо оставить дело в конфиденции помогал.

Так ни с того ни с сего, без всяких особых навыков, а только в силу умения горлопанить и вымещать замашки высокомерия на подчиненных, Беня Бойс стал главой МУПа.

Шелепы пришли утром на работу, им зачитали указ, кто-то спросил: "Что?" и все разошлись по делам. Поскольку никто ничего не понял из прочитанного, а больше вестей не поступало, то все решили, что это был некий наградной циркуляр про очередного Беню, сумевшего железную скобу из дерева выточить или блоху подковать.

Но Беня в это время изучал кипу документов из прошлого предприятия, делал расчеты, и ни разу они не сходились. Он быстро понял, что МУП убыточен, скорее, не сам по своей сути, а больше из-за разных сторонних сосновений, которые происходили именно из места, в котором ему меньше всего хотелось бы задавать вопросы. А коли так, то, стало быть, и вопроса нет: решено было делать экономию из того, что есть. Беня захлопнул реестр, сел в тарантас и покатил проводить экономию на местах.

Вернулся он довольно быстро с красным от гнева лицом: посмотрев на железки, изъеденные тлей и ржей, покосившиеся стены деловых строений, на драную и ветхую одежду шелепов, которые тотчас спросили его про свои копейки, которые не видели с самой Троицы, он понял, что никакой экономии тут быть не может. Тогда он обратил взор на основных покупателей МУПа, в его голове тотчас созрел план увеличить плату вдвое, но после короткого разговора с градоначальником и это отпало: поднимать жителей на дыбы и испытывать на себе участь Быстролета было ему совсем не по желанию.

Он решил действовать мелочно, но все-таки не без выгоды. Придумав некий следующий план, он повелел составить опросник, в котором было несколько вопросов касательно процедур, каковые исполняют городские жители в уборных, после чего отправляют воды "безобразныя" по ведомству Бени в приемные камеры. Определенно, рассуждал Беня, процедур было намного больше, чем значилось по уговору, но, поскольку это дело очень трудно выяснить даже со шпионами, то на самом деле жители нарушали уговор, и поставляли вод вдвое, злоупотребляя доверием. "Я не знаю, как их наказать, - думал Беня, - но за каждый лишний всплеск им придется уплатить, и уговор я перепишу!"

Сначала он попытался предложить заполнить опросник свои шелепам, но те дружно отказались. Даже первый пункт-вопрос поставил их в тупик: "Каким числом процедур ваше семейство и вы сами употребляете во весь день, находясь в уборной?" "Это смотря как считать, - сказал дядя Митяй на сходке, разглядывая бумагу. – Бывает, если полощет, то и двери незачем закрывать. А зачем такое спрашивают?" По прочтении второго пункта лица в собрании аж перекосились от стыда и изумления, поэтому бросили читать, не доведя строки до конца, и отправили бумагу обратно.

Беня заказал новых кнутов, а бумаги разослал всем жителям по местам их жизни, в каждый дом, где была хотя бы одна уборная, соединяющаяся с его МУПом.

Городовому был дан наказ; исправники стали обходить людей и просили заполнить бумаги, однако в ответ им был неизменный отказ, либо волокита, уборных тайн люди выдавать совестились.

Одна из его работниц в то время, обласканная судьбой, по прозвищу Шайка, была на месте смотрителя амуникаций чистых вод, следила, чтобы отрава и гнус не попадали в общее место для питья, под ее началом выписывали понуждения работникам, добавляли снадобья для умягчения водицы и такое прочее все. Была она самого неуступчивого, мужественного  нрава, многие пытались с ней словами понимания добиться, но, будучи возведенной на пост начальника, она вдруг обрела, как ей показалось, власть, которая не только от человеков приходит. Это и так раньше было кем-то замечено, а тут все воистину уверились: едва оказавшись на месте более ровном, чем ранее, бывый шелеп, возведенный в сан управителя, вдруг неузнаваемо переменялся, отказывался узнавать своих свойственников, и мигом делался скользким, как ужо, кулакастым и властным.

Раз она приехала на колеснице посреди ночи, не пройдя нужных формальностей, чтобы пройти к своим работникам в этот час, ворвалась в здание, где воды отстаивали, и с криком: "Где шельма Балалайкина?" стала оттаскивать шелепов за чубы, била их по щекам, и показывала прочие знаки высшей власти. Это была своего рода проверка, но никто не знал о ней, не был предупрежден, все были сильно напуганы и возроптали. Насилу ее с пожарной командой утихомирили и отправили домой, предварительно опоив травой валерианы.

В другой раз она самостоятельно стала изменять дозы снадобий для водицы, никого не предупредив, и отступая от всех возможных регламентов, так что все в городе болели, мучались животами, но во всем винили южный ветер Ора, который принес с собой пыльцу и остатки деятельности саранчи в южных губерниях, отчего и разболелись все. Человек, прознавший виновника, был немедленно отправлен в соседнюю губернию на закупки струментов, дабы дело не вышло наружу, там ему еще работы подбросили, и еще, и, в конце концов, он остался за пределами родного города работником на выезде, забрал свою семью и более никогда не возвращался. Решившие спрятать это дело люди скоро пожалели об укрывательстве: Шайка, получившая нагоняй и вынужденная без конца объясняться, была понижена в должности, но нисколько не угомонилась, а до поры только спрятала все свои властные порывы, так сказать, глубоко в себе их укрыла. Для того только, как вскорости оказалось, чтобы, улучив момент, поднять своих шелепов на бунт, испытав своей силой муниципальных управителей. Дерзкое предприятие она, скорее всего, во всех деталях обдумала заранее.

Воспользовавшись тем, что была ночь, а в охранной будке все спали, она для верности опоила трех солдат из инвалидной команды, схватила швабру, и вторглась в здание "чистых вод" МУПа. Изгнав работников наружу, она перекрыла весь доступ, и, угрожая отравлением отстойников, потребовала себе должность, - это было просто неслыханно! – главы МУПа. Впрочем, из-за ночи требований ее никто не расслышал, парламентеры не явились, рабочие шелепы были рады освободиться пораньше, и убежали домой, а бунтовщики, еще выпив вина, подивившись, как легко можно взять власть, легли спать.

Когда, на другой день, Беня проснулся, все уже было кончено. Ему доложили, что воды все перекрыты, Шайка требует себе его должность с гарантиями, и грозится потравить всех, если ее требований не выполнят в одно утро.

- Подожди, - оборвал доклад Беня, - говоришь, все воды перекрыты? Так… это самое время ставить все процедуры на учет! Ведь вод, вод-то нету! Немедленно составить план, принести приборы!..

Он отдал нужные распоряжения и отбыл к бунтовщикам, соображая, как бы умаслить Шайку, по возможности выманить ее, посулив все по ее хотению, а потом схватить и отправить на раскат или в крепость.

Пока он калякал с городской главой, стоя под стенами МУПа, откуда иногда прилетал горох, посылаемый единственной пушечкой инвалидов, явился Фомич с вестью, что жители восстали: явившиеся с приборами шелепы, не начав даже своих дел, были побиты и выдворены, а толпа сейчас двигается к дому главы.

- А чего хотят-то они? - спросил, дрожа всем телом, глава.

- Хотят прекратить издевательства, вернуть прежний паек, и еще каждому меру пшеницы, - отвечал Фомич, заламывая шапку.

- Какие-такие издевательства?

- Да вот… - замялся Фомич, исподлобья глянув на Беню. – Было велено в задках наблюдение установить…

- Это зачем?!

- Потому что… - Беня не договорил: глава вспрыгнул на лошадь и поскакал, настегивая животное, в город.

Скоро вести донесли, что толпа забралась в исправительный дом, освободила преступников, которые томились еще со времени первого бунта, а потом разграбила казначейство. Служивых и сановных людей, если те встречались по пути, хватали, и требовали присягать новой власти. Про такую никто еще не знал, выборы решили оставить на потом, но, поскольку можно было опасаться немедленной расправы для несогласных, то новым властям с радостью присягали. За это им было обещано сохранить их в прежних местах и должностях, а кое-кого из строптивых даже пытались привлечь на свою сторону будущим повышением. Глава, сделав одну попытку примирения, и едва не получив камнем по темени, вынужден был ретироваться домой, где спрятался с семейством в подполе.

Скоро слух о самоуправстве Шайки стал известен бунтовщикам, они пожелали ее видеть, и вступили в переговоры. Главным среди бунтовщиков был Душан Погрозный, но он быстро смекнул, что, покуда еще не настал обед, вроде все вместе и думают одно, но как только сядут с ложками ко щам, то мигом раздобреют, и утратят всю воинственность, да и все требования бестолковые отменят, позабыв о чем речь. Поэтому, естественно, его мыслью было переложить ответ на какого-нибудь сговорчивого дядьку, который не прочь побыть часовым халифом. Поскольку дядьки не нашлось, то Шайка пришлась весьма кстати.

Ее наделили правами управлять всей округой, городом, некоторые предприятия были отданы ей на откуп, и даже в замещении должности главы МУПа ей не было отказано. Шайка была сама не своя и целый час говорила пламенную речь, забравшись на рудный камень, после чего потребовала новой от всех присяги.

- Ты, ты наша матушка, - крестясь отвечал народ, кланялся, а потом, обернувшись, то же самое повелел сделать солдатам из инвалидной команды, пока еще с прежней лояльностью, которые из любопытства пристали к толпе.

В обеденный час все разбрелись по домам.